4 января 1960-го года на скользкой дороге из Прованса в Париж врезался в дерево и разбился спортивный автомобиль. Водитель умер в больнице, жену и дочь выбросило из машины и они чудом остались живы, еще один пассажир погиб на месте. Это был Альбер Камю. В его кармане обнаружили неиспользованный билет – он хотел воспользоваться железной дорогой, но друзья предложили ехать с ними. Среди обломков машины была найдена его дорожная сумка, а в ней черновик автобиографического романа, над которым он трудился последние годы. Он называется «Первый человек». 

   Первую подготовку к печати сделала вдова писателя, Франсин. Но друзья отговорили ее от публикации: текст сырой, местами даже без точек и запятых, и это даст новый повод недоброжелателям говорить об угасании таланта Камю. Кроме того, в Алжире шла война за независимость, и нежные воспоминания писателя о своей родине были бы неуместны. Через много лет за рукопись взялась дочь писателя, Катрин. В шестидесятом ей было всего четырнадцать, но мать рассказывала, какое огромное значение придавал отец последней книге – он был всё время недоволен написанным, большую часть хотел уничтожить, всё начать заново… 

   Два года Катрин просидела с лупой, разбирая почерк Камю и его бесчисленные правки. И когда она уже несла готовый текст в типографию, сомнения не оставляли её: правильно ли это в отношении памяти отца?

 

   Я хочу, чтобы это была история мужчины и женщины, связанных кровными узами и различных во всем. В ней – все лучшее, что есть на земле, он – спокойное чудовище. Он вовлечен во все безумства нашей истории; для нее наша история такая же, как во все времена. Она чаще всего молчит или обходится горсткой слов; он говорит непрерывно и бессилен передать словами то, что таится в ее молчании… Мать и сын. Камю. «Первый человек. Заметки и планы»

 

 «Этот маленький блокнот в клетку на проволочной спирали, - пишет в предисловии Катрин, - поможет читателю представить себе, как автор собирался строить свое произведение». Роман в последней редакции Камю мог выглядеть как угодно, но ведь это история его жизни, и дочь опубликовала наброски, без которых обе эти прерванные книги не понять.

 

   Жан – первый человек. Образованный, спортивный, распутный, злой, одинокий… Он говорит: «Я начал верить в собственную безгрешность. Я царил над жизнью и людьми по своей прихоти. Однажды я осознал, что неспособен любить по-настоящему, и думал, что умру от презрения к самому себе. Не быть любимым – это всего лишь неудача, не любить – вот несчастье». В сорок лет он осознает, что ему необходим кто-то, кто указывал бы ему путь, хвалил бы его или порицал, но не по праву власти, а по праву авторитета, ему нужен отец. Альбер Камю

 

   «Мы дети без Бога и без отца, - пишет Камю, - и наставники, которых нам предлагали, были нам противны. Мы жили без высшего закона. – Гордость». Сорок лет ему исполнилось в 53-ем. С этого времени Альбер начинает говорить и друзьям о своем замысле, и все больше отходить от них: «Не потому, что они вредили мне, как это обычно бывает, а потому, что считали меня лучшим, чем я есть. Этой лжи я вынести не мог». Готовясь к «Первому человеку», он начинает с романа «Падение», в библейском смысле потери Рая. Героя зовут Жан-Батист Кламанс, то есть Иоанн Креститель Взывающий; и взывающий, конечно: «Покайтесь!» По форме это исповедь, по содержанию – попытка объяснить, почему он не может исповедаться.

 

   Они в тайне сердца своего вознесли Его на стену трибуналов и от Его имени бьют со всего размаха, а главное – судят, осуждают. От Его имени! Он-то кротко говорил блуднице: "И Я тоже не осуждаю тебя". Но для них это неважно, они осуждают, они никому не отпускают грехов. "Во имя Господа получай пощечину. На тебе!" Во имя господа? Он не требовал такого рвения, друг мой. Он хотел, чтобы Его любили, и только. Конечно, есть люди, которые Его любят, даже среди христиан. Но сколько их? По пальцам можно перечесть. Альбер Камю. «Падение»

 

Отца он не знал. В августе 1914-го, когда все было готово для сбора винограда, Люсьену Камю пришла повестка, и он ушел воевать за Францию, которой прежде не видел. Альберу не было и года. В октябре, когда мама с бабушкой перебирали во дворе чечевицу, к ним подошел мэр Алжира, спросил мадам Камю и сообщил, что её муж пал смертью храбрых в знаменитой битве при Марне. Но полуглухая мать не расслышала. Она встала и почтительно протянула господину руку, а бабушка пошатнулась, мгновенно стиснув ладонью рот, и зашептала по-испански: «Господи! Господи!» Когда мэр удалился, мать спросила: «Что он сказал?» 

   «Мама, - писал Камю, - как неграмотный князь Мышкин. Она ничего не знает о жизни Христа, кроме распятия. Но кто из людей ближе к Нему, чем она? У нее было нежное правильное лицо, волосы, как обычно у испанок, черные и вьющиеся, маленький прямой нос, красивые и теплые карие глаза. Но что-то в этом лице поражало. Не столько даже сковавшая его маска усталости или внутреннего напряжения, сколько некий отсутствующий взгляд, выражение тихой отрешенности, постоянно блуждающее на лицах некоторых юродивых, но проступавшее лишь мимолетно в прекрасном облике этой женщины». В начале рукописи «Первого человека» стоит строчка посвящения: «Тебе, которая никогда не сможет прочесть эту книгу».

 

   Мама. Правда состоит в том, что, несмотря на всю свою любовь, я не мог жить по законам этого слепого терпения, без слов, без планов. Я не мог жить ее невежественной жизнью. И я колесил по свету, строил, создавал, дотла сжигал души. Дни мои были заполнены до предела, но ничто так не переполняло мне сердце, как…

 

Тут строчка обрывается, но и так понятно, что в этом сердце всё кипело, как у Мити Карамазова, хотя любимым персонажем юности был рациональный Иван: «Я играл его, быть может, плохо, - вспоминал Камю, - но проникся этим образом до мозга костей». 

 

   Нужно было выучить ответы на вопросы: «Что есть Бог?» Это слово не значило ровно ничего, и Жак, обладающий прекрасной памятью, повторял вопросы и ответы наизусть, никогда не вдумываясь в их смысл. Когда отвечал кто-то другой, он ротозейничал или строил рожи. Однажды долговязый кюре заметил это и, сочтя, что гримасы относятся к нему, решил заставить Жака уважать свой священный сан: он вызвал его, поставил перед всеми и длинной, костлявой рукой, без лишних слов, с размаху ударил по щеке. Удар был такой сильный, что чуть не сбил Жака с ног. Левая щека горела, во рту был вкус крови. Мальчик посмотрел на него без единой слезинки (всю жизнь у него вызывали слезы только доброта и любовь, и никогда – зло или гонения, которые, наоборот, делали его твердым и непреклонным) и пошел к своей скамье. Альбер Камю. «Первый человек»

 

   С таким катехизисом «Великий инквизитор» легко ставился на Алжирской сцене. Но Камю любил играть и Блудного сына. «Те, кто вскормлен одновременно и Достоевским, и Толстым, - пишет он в дневнике, - кто одинаково хорошо понимает их обоих, не испытывая затруднений, суть неизменно натуры опасные как для самих себя, так и для окружающих». Слова Ивана: если Бога нет, значит все позволено, в его первом философском произведении стали звучать так: «А стоит ли тогда вообще жить?» 

 

   "Я думаю, что все хорошо", - говорит Эдип, и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они изгоняют из этого мира Бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей. В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень – его достояние. Сизифа следует представлять себе счастливым. Альбер Камю. «Миф о Сизифе»

 

 «Миф о Сизифе» был дописан 21 февраля 1941 года. К этому моменту Альбер уже пытался пойти добровольцем на фронт, но его не взяли из-за лёгких. Какое-то время вместе с женой он учил в Оране еврейских детей, изгнанных из школ, помогал скрываться тем, кого преследовал новый режим, теперь тот же туберкулёз позволил ему стать подпольщиком самому. Летом 42-го Камю получил официальный пропуск в санаторий и отправился во Францию редактировать газету Сопротивления «Combat» – «Битва». 

   И вот, понемногу, начинают меняться его «абсурдные» взгляды. Он пишет «Письма к немецкому другу» с эпиграфом из «Писем провинциала» Паскаля, который осуждал практику иезуитов объяснять гонения и казни высшими мотивами; и посвящает их своему другу, журналисту Рене Лейно, погибшему в гестапо: «Вы решили, что за неимением какой бы то ни было человеческой или Божественной морали, единственные ценности – это те, которые управляют животным миром, а именно: жестокость и хитрость… Что человек – ничто и можно убить его душу. По правде сказать, я, думавший, как будто, точно так же, не находил контраргументов, ощущая в себе лишь жадное желание справедливости, которое казалось в моих глазах столь же необоснованным, как и самая бурная из страстей. В чем же заключалось различие? А вот в чем: вы легко отказались от надежды найти смысл жизни, а я никогда в этом не отчаивался». 

 

 Когда разражается война, люди обычно говорят: "Ну, это не может продлиться долго, слишком это глупо". Вообще-то глупость – вещь чрезвычайно стойкая, это нетрудно заметить, если не думать все время только о себе. В этом отношении наши сограждане вели себя, как и все люди, - они думали о себе, то есть были в этом смысле гуманистами: они не верили в бич Божий. Альбер Камю. «Чума»

 

 Камю не любил говорить о своем участии в «Сопротивлении»: «Моя профессия заключается в том, чтобы писать книги и сражаться, когда возникает угроза свободе дорогих мне людей и моего народа. Вот и все». Но судя по наброскам к «Первому человеку», ему много пришлось пережить.

 

   Убегая из подпольной редакции, Жак убивает преследователя. Лицо его исказила гримаса, он зашатался, наклонился вперед. И Жак вдруг почувствовал, как в нем поднимается неистовая ярость: он ударил его еще раз снизу, из огромной дыры у основания шеи забила ключом кровь; потом, обезумев от отвращения и ярости, он ударил его ещё, прямо в глаза, не глядя, куда бьет. Альбер Камю

 

   В оккупации он переделывает свой предвоенный спектакль «Калигула», где показывает его не сумасшедшим извергом, а человеком, вполне разумным, который просто довел до логического конца основную мысль дьявола из диалога с Евой: «Сами будете как боги». Одновременно Камю создает свой  знаменитый и уже совсем не безнадежный роман «Чума». 

 

   Отец Панлю решился утверждать, что именно сейчас каждому человеку дана Божественная подмога и извечная надежда христианина. Он надеется вопреки всем надеждам, вопреки ужасу этих дней и крикам умирающих, он надеется, что сограждане наши обратят к небесам то единственное слово, слово христианина, которое и есть сама любовь. А Господь довершит остальное. Альбер Камю. «Чума»

 

 Из записной книжки Камю. «17 октября 1957 года. Нобелевская премия. Необычное чувство страшной усталости и тоски. В 20 лет, голый и босый, я знал, что такое настоящая слава. Мама. 19 октября. В ужасе от того, что произошло и чего я не просил. А в довершение еще и подлые выпады, от которых сердце ноет».

   «Признанием Камю, - восклицали газеты, - Нобелевский комитет увенчал исчерпавшее себя творчество! Желая прославить молодого писателя, не благословила ли шведская Академия ранний склероз?» Причиной травли было его отношение к Советскому Союзу. Многие интеллектуалы той поры оправдывали террор и репрессии. А он, ещё до смерти Сталина, заявлял: «Я ненавижу палачей. Физическое уничтожение русского крестьянства. Миллионы заключенных в лагерях. Чуть ли не ежедневные политические казни за "железным занавесом". Антисемитизм. Глупость. Список далеко не полный. Но для меня и этого достаточно». Как ни удивительно, но в послевоенной Франции ему пришлось испытать все, что пережил у себя на родине лауреат, которого сам Камю и выдвинул на соискание премии следующего года. "Доктор Живаго", - писал Альбер, - это книга о любви. В ней воссоздана русская душа, раздавленная сорокалетним господством лозунгов и бесчеловечной жестокости». 

 

В течение месяца три приступа удушья, усугубляемых панической клаустрофобией. Постоянная неуравновешенность. Усилия, которые я неустанно прилагал, чтобы соединиться с другими на почве всеобщих ценностей, чтобы самому обрести равновесие, оказались не совсем тщетными. Сказанное или найденное мною может, даже должно пригодиться кому-то. Но не мне, увязшему сейчас в каком-то безумии. Альбер Камю

 

В марте ещё, 57-го, Камю издал сборник рассказов, «Изгнание и Царство» с новыми размышлениями о грехопадении и о том, почему мир столь жесток. «Те, кто любят истину, говорит он, должны искать любви в браке, то есть в любви без иллюзий. Супружеская измена влечет за собой состояние обвиняемого по отношению к тому или к той, кому изменил. Вот только приговора нет. Или, точнее, приговор есть, и притом страшный: быть "вечным обвиняемым". В Нобелевской речи он призвал свое поклоение бороться с «ошибкой тех, кто, не выдержав гнета отчаяния, оставил за собой право на бесчестье и канул в бездну современного нигилизма». Наконец, он начал готовиться к постановке «Бесов». Пресса этого так не оставила. 

   Альбер купил тихий домик на премиальные и честно попытался схватиться за последнюю соломинку – обрести спасение в воспоминаниях детства.

 

   Его жизненная сила - вера в жизнь. Но он харкает кровью. Неужели жизнь – это больница, смерть, одиночество, весь этот абсурд? Отсюда разбросанность. Но в глубине души: нет, нет, жизнь – это другое. Альбер Камю. «Первый человек»

 

   «Когда вы прочтете «Первого человека», - пишет Катрин Камю, - вы поймете, почему мы добавили к приложениям письмо, которое после присуждения ему Нобелевской премии он отправил своему учителю, Луи Жермену, и последнее письмо Луи Жермена к нему».

 

   Все годы, что я учительствовал, я уважал, как мне кажется, самое священное право ребенка – самому искать свою Истину. Я всех вас любил и делал все возможное, чтобы не проявлять своих личных убеждений и не оказывать тем самым давления на детские умы. Я вспоминаю, как вы пришли ко мне, ты и твои товарищи по классу, после первого причастия. Ты был явно счастлив и горд своим костюмом и своим Праздником. Я искренне радовался вашим сияющим лицам, считая, раз вы принимаете причастие, значит, вы сами этого захотели? Ну что ж… 

 

Роман вышел в апреле 1994 года и за две недели разошелся всеми экземплярами 125-тысячного тиража. Критики писали: «Это книга-друг, которая теперь всегда будет с нами». «Чтобы в черновике мог с такой силой проявиться талант – это уже чудо». «Каждое неразборчивое слово, каждое многоточие будоражит наше воображение. Таков парадокс оборванных смертью книг: в большей степени, чем остальные, они кажутся нам живыми». Единственное, о чем жалели читатели, так это, что от книги, которую Альбер называл своей «Войной и миром», осталось всего 144 страницы. Но тут есть, чем утешиться: Камю говорил о замысле, а не объеме. А ведь вся эпопея Льва Николаевича – это история о том, как Андрей и Пьер, пройдя через все страдания, встречают Бога.

   1 ноября 1954-го, в день начала войны в Алжире, Альбер записал в дневнике: «Часто читаю, что я атеист, слышу, как говорят о моем атеизме. Для меня же все эти слова бессмысленны. Я и в Бога не верую, и не атеист. Я чувствую Его святость, но не верю в загробную жизнь…» Но в поздних набросках есть уже такие быстрые неразборчивые строчки: «Его мать для него Христос. Первый человек снова проделывает огромный путь, а в результате открывает тайну: он не первый. Поэтому он бросается к ногам матери. Он объясняет ей арабский вопрос, креольскую цивилизацию, судьбу запада… Потом полная исповедь и конец».

 

   Если душа существует, неверно было бы думать, что она дается нам уже сотворенной. Она творится на земле, в течение всей жизни. Сама жизнь – не что иное, как долгие и мучительные роды. Когда сотворение души, которым человек обязан себе и страданию, завершается, приходит смерть… Мама. О чем говорило ее молчание. О чем кричала ее немая улыбка. Мы воскреснем. Альбер Камю