Познакомились они, когда молодой Честертон много бродил по Англии, "читая то, что вежливо звалось лекциями". Как-то его занесло в Йоркшир: «Я заночевал у видного тамошнего жителя, который собрал на вечер тех, кто в силах вынести лекцию. Был там i католический священник невысокий, с мягким умным лицом, в котором сквозило и лукавство. Меня поразило, что он сохранял деликатность i юмор в очень йоркширском и протестантском сообществе; вскоре я заметил, что по-своему, грубовато, его тут высоко ценят. Кто-то очень смешно рассказал мне, что 2 огромных фермера, обходя часовни и храмы разных конфессий, трепетали перед обиталищем этого священника, пока не решили, в конце концов, что он не причинит большого вреда, а в случае чего можно позвать полицию. Однако они подружились с ним, да и все с ним ладили и с удовольствием его слушали. Мне он тоже понравился; но если б мне сказали, что через 15 лет я буду мормонским проповедником у каннибалов, я удивился б меньше, чем правде. А именно тому, что через эти самые 15 лет он примет мою исповедь и введёт в лоно Церкви». 

 

"Беседуя с ним, я упомянул одно соображение, связанное с преступлением и пороком. Он отвечал, что я заблуждаюсь или пребываю в неведении; и, чтобы я совсем не запутался, поведал мне о некоторых вещах, которые я тут обсуждать не буду; надеюсь, вы помните, что в юности я представлял себе ужасные мерзости, i очень удивился, что тихий, милый холостяк побывал гораздо ниже... Мне просто в голову не приходило, что бывают такие ужасы. И тут я захотел написать рассказ, где не ведающий зла священник знает больше всех о преступлениях i преступниках. Я неуклюже выразил это в «Сапфировом кресте», а там - и в других историях, которыми мучил мир. Честертон. «Бог с золотым ключом»

​

- Посмотрите на звёзды: правда, они похожи на алмазы, сапфиры? Представьте алмазные леса с бриллиантовыми листьями... Представьте, что луна - синяя, сплошной огромный сапфир. Но не думайте, что это хоть на йоту изменит закон разума и справедливости. На опаловых равнинах, среди жемчужных утёсов вы найдете всё ту же заповедь: «Не убей! Не укради!» +(срывает бороду) Фламбо...

- Давайте-ка сюда этот крест. Мы тут одни, и я вас могу распотрошить, как чучело. 

- Я вас сразу заподозрил. Понимаете, у вас запястье изуродовано, это от наручников. - А, черт! - заорал Фламбо. - Вы-то откуда знаете про наручники? - От прихожан... Наверно, потому, что я простак-холостяк. Вы никогда не думали, что человек, который всё время слушает о грехах, должен хоть немного знать мирское зло? «Сапфировый крест»

​

Это первая встреча Фламбо, дерзкого, изобретательного вора, с сельским пастырем, который будет срывать все его коварные замыслы во множестве рассказов; пока, наконец, не приведёт, к покаянию и добродетельной жизни; это ещё один секрет детектива в сутане - его цель не поймать преступника, а спасти его душу.

​

- Я хочу, чтоб вы покончили с такой жизнью. У вас ещё есть молодость, честь, юмор, но при вашей профессии надолго их не достанет. Можно держаться на одном уровне добра, но никому никогда не удавалось удержаться на 1 уровне зла - этот путь ведёт под гору.

​

"Я стал лицом к лiцу с мрачными, но весьма жiвыми проблемами души. Они меня очень мучили, и я мог бы сползти к компромиссу, а то и к поражению, если б вдруг не заглянул в бездну, лежащую у моих ног, - и удивился своему удивлению. Было нетрудно поверить, что Католическая церковь знает о добре больше меня, но что она больше знает о зле, это поразительно". Из автобиографии Честертона

​

"Я разрешил себе очень плохо поступить со своим другом: примять его шляпу, растерзать зонтик, лишить опрятности одежду; подменить ум и остроту взгляда чем-то вроде пудинга и, вообще, обратить отца О'Коннора в отца Брауна. А ещё мой герой ничем не занят, просто болтается где-нибудь на случай убийства". 

  Вообще, это автопортрет. Честертон разбавил прекрасные свойства пастыря из Йоркшира своей неуклюжестью и рассеянностью. Он мог посреди пути забыть, зачем шёл, и отправить жене телеграмму как навигатору: нахожусь там-то, куда я должен идти? Это он носил вечно помятую шляпу. А ещё неизменные улыбки вызывал обхват его талии. Однажды при встрече с Бернардом Шоу; они любили пикироваться, Ч. сказал: «Глядя на вас, можно решить, что Англия голодает. - А глядя на вас, парировал Шоу, можно решить, что виноваты в этом вы». Наконец, Честертон, а не отец О'Коннор, объявил себя серийным убийцей.

​

"Не так давно летним вечером, спокойно озирая мою незаслуженно счастливую жизнь, я прикинул, что совершил не меньше 53-х убийств и спрятал добрую сотню трупов. Один я повесил на вешалку, другой затолкал в сумку почтальона, третьему подменил голову... Да, конечно, всё это я проделал на бумаге и очень советую начинающим выражать свои преступные склонности таким же образом, не портя прекрасный замысел несовершенст -вами падшего мира". Из автобиографии Честертона

 

 - Я тщательно подготовил каждое преступление. Я упорно думал, как можно совершить его, в каком состоянии должен быть человек, чтобы его совершить. И когда я знал, что начiнаю чувствовать точно так же, как чувствует убийца, мне становилось ясно, кто он. - Ну и напугали вы меня! Я уж на минуту поверил, что вы, и правда, их всех поубивали.

- Что ж, это хороший образ. Вы хотите сказать, что каждый раз пытались восстановить

психологию... Отец Браун сильно ударил по печке трубкой, которую собирался набить. - Нет, нет, нет! - сказал он чуть ли не гневно. - Никакой это не образ. Стоит завести речь о какой-либо нравственной истине, и вам сейчас же скажут, что вы выражаетесь образно. Один человек - настоящий, двуногий - сказал мне как-то: «Я верю в Святого Духа лишь в духовном смысле». Я, конечно, спросил: Как же ещё в Него верить? А он решил, что я сказал, будто надо верить только в эволюцию, этическое единомыслие или ещё в какую чушь. Ещё раз повторяю - я видел, как я сам, как моё «я» совершало все эти убийства. - Боюсь, что вам придётся ещё многое объяснить, прежде чем я пойму, о чём вы говорите. 

- Я плохо объяснил, но всё это сущая правда: человек никогда не будет хорошим, сказал о Браун, пока не поймет, как он плох или каким плохим мог бы стать, как мало у него права ухмыляться и толковать о преступниках, словно это обезьяны. Пока он не перестанет так гнусно обманывать себя, так глупо болтать о низшем типе, порочном черепе, пока он надеется загнать преступника и накрыть сачком, как насекомое.  Гилберт Честертон. "Тайна отца Брауна" 

​

 «Родился я в почтенной, но честной семье, другими словами - в том мире, где слово почтенный еще не всегда было ругательством и сохраняло неясную связь со словом чтить. Крестили меня по канонам англиканства. Мой отец напомiнал бы Пиквика, но у него была борода i не было лысины; он носил очки, отличался благодушием и очень любил путешествовать. Он перепробовал с успехом массу искусств и ремесел: рисовал акварели, мастерил волшебный фонарь, увлекался фотографией, лепкой и цветным стеклом; я перенял лишь страсть к рисованию - во всём остальном я ничего не смыслю». А ещё отец соорудил кукольный театр. И одна сценка стала первым воспоминанием его сына, которое повлияло на всю его жизнь. Там был «важный, чуть ли не спесивый человек, с завитыми усами, в большой короне, золотой или золочёной, он держал огромный блестящий ключ. И был замок с девицей в окне башни. Я не помню её лица, но готов сразиться со всяким, кто усомнится в ее несравненной красоте».  

 

"Взрослые не играют, как дети, не потому, что им неинтересно, а потому, что им некогда. Недавно я попытался по ставить пьесу в кукольном театре. Сцену, и героев я смастерил сам, поэтому мне не пришлось платить за вход. Я купил лишь коробку плохих красок и лист хорошего картона. Ни над одним рассказом я не трудился так прилежно, но дело не пошло. Пьеса о Георгии и драконе так и осталась незаконченной; я не достроил дворец султана и не сумел сделать так, чтобы раздвигался занавес. Когда я думаю об этом, мне кажется, что я прикоснулся к истине вечной жизни. Если я попаду в иной, лучший мир, я надеюсь, у меня будет время заняться кукольным театром как следует, и что тогда мне отпустят чуточку сверхчеловеческой силы, без которой не поставишь кукольную пьесу". 

Гилберт Честертон. «Кукольный театр»

​

  Наверно, отсюда эта страсть к перевоплощениям у Фламбо, которого так хочет наставить на путь истинный отец Браун; и удалось ему обратить заблудшего как раз, когда тот разыграл на Рождество комедию дель арте: близкую родственницу кукольного балаганчика.

 

"Философия театра кукол достойна всяческого внимания. Он напомнит вам об основном эстетическом законе, который, боюсь, вот-вот забудут - искусство немыслимо без рамок, искусство и есть ограничение. Неужто вы не замечали, как хорош пейзаж, если глядишь на него iз-под арки? Эта рамка, отсекающая всё лiшнее, не только украшает: в ней сама суть красоты. А если мы поймем это, поймем и почему маленькие страны одухотворяли мир. На улочках Флоренции нашлось место для ада, чистилища и рая; но Данте было б тесно в империи Британской. Империи скучны, о них не напишешь великой поэмы". Честертон

​

"Это было самое красивое моё преступление; весёлое и уютное", - говорил Фламбо. Он не только стянул три знаменитых бриллианта, которые называются летучими звёздами, но и обставил всё так, что настоящий пришедший его брать полисмен был принят всеми за участника пантомимы; а сам спокойно улизнул. Вот только от Брауна, на которого из озорства он нахлобучил ослиную голову, уйти не смог.

 

- Я знаю, что вы где-то тут, в кустах; что в одно мгновение можете исчезнуть, как обезьяна в лесу. Но когда-нибудь вы станете старой седой обезьяной, Фламбо. Вы будете сидеть в своём вольном лесу, и на душе у вас будет холод... и смерть ваша будет совсем близка... И верхушки деревьев будут совсем голыми... + Много я знавал людей, кот-е начинали, как вы, благородными разбойниками, весёлыми грабителями богатых и кончали в мерзости и грязи. Честертон

​

Летом 1917-го немецкие самолеты жестоко бомбили Лондон; один из налётов Честертон провёл в гостях, куда был приглашён человек столь яркий, что война не смогла прервать беседу. «Говорил он по-французски, совершенно не умолкая, мы притихли; а то, что он говорил, довольно характерно для его народа. Многие пытались определить это, но проще всего сказать: у русских есть все дарования, кроме здравого смысла... он был аристократ, помещик, офицер царской гвардии, полностью преданный старому режиму, но что-то роднило его с любым больше- виком, мало того - с каждым встречавшимся мне русским. Скажу одно: когда он вышел в дверь, казалось, что точно так же он мог выйти и в окно. Коммунистом он не был, утопистом был, и утопия его была намного безумней коммунизма: он предложил, чтоб миром правили поэты, поэты всегда поймут друг друга; он был так учтив и великодушен, что предложил мне (тоже поэту) стать полноправным правителем Англии. Италию он отвел д'Аннунцио, Францию Анатолю Франсу. 

   Примерно на этой стадии я, как говорится в ремарках, заметил шум за сценой, а там - и страшный грохот войны в небесах. Силы злобы поднебесной изливали огненный дождь на великий город наших предков; видимо, Пруссией правiли не поэты. Мы, разумеется, продолжiли разговор, только хозяйка принесла сверху ребёнка. План поэтiческого прав- ления разворачивался перед нами; трудно в такие минуты совсем не подумать о смерти. Что может быть лучше, чем умереть в особняке в центре Лондона когда русскiй безумец предлагает вам корону Англии?" Из автобиографии Честертона

​

Русский безумец - это Гумилёв: «Мне обещали устроить встречу с Честертоном, сообщал он Ахматовой. Его здесь или очень любят, или очень ненавидят. Но все считаются, он пишет также и стихи, совсем хорошие».

 

Пускай гремят критические пушки, Колебля театральный небосклон,

Пусть явно низковата дверь избушки И замок из холста сооружен,

И толстой феечки полет смешон, И нитки белые видны в сюжете,

Пусть механизм иллюзий обнажен, - Есть вещи неподдельные на свете.

Увы, никто не избежит ловушки; Наступит и последний наш сезон:

Шуты, герои, примы и простушки - Мы все уйдем с подмостков этих вон,

Мой принц, хоть меч у вас - простой картон, И задней стенки явно нет в карете,

И слишком шаток бутафорский трон, - Есть вещи неподдельные на свете.

Гилберт Кит Честертон. «Баллада театральная»

 

   Гумилёв тоже был слегка разочарован лондонскими гостиными: "Я беседовал со множеством знаменитостей, в том числе с Честертоном; это безумно интересно, но по сравнению с нашим дореволюционным Петербургом всё-таки провинция".

   Они были многим похожи (горячей верой уж точно) и оттолкнулись как одинаковые полюса. Но как ни ироничен Честертон, эта встреча оставила след в его душе, раз он вспоминает о ней спустя много лет в автобиографии. Как знать, не зажёг ли его Николай Степаныч своей страстью к странствиям..? Когда война отгремела, Ч. поехал в Палестину и кончено посетил Лидду, родину святого Георгия.

​

"Вся эта красивая пустынная земля звенит его именем, как медный или бронзовый щит. Говорят, в этих песках Ричард Львиное Сердце впервые воззвал к святому i украсил его крестом англiйское знамя. Не думаю, что в этой пустыне Георгий Победоносец сразился с драконом. Но Иисус сразился с дьяволом здесь". Гилберт Честертон. "Битва с драконом"

​

   Вскоре после возвращения из Святой земли Честертон стал католиком. "Когда меня или кого-нибудь спрашивают, почему, мы отвечаем быстро и точно, хотя и не для всех понятно: чтобы освободиться от грехов. Зло таилось в сфере чувств и воображения, его могла победить только исповедь, и только 1 религия осмели-лась спуститься со мной в недра моей души. Таинство покаяния даёт нам новую жизнь и примиряет с миром. Но не так, как примиряют оптимисты и поборники наслаждения. Радость даётся не даром. Другими словами, цена ей - истина, или, если хотите, реальность. Мы должны увидеть себя такими, какие мы есть". 

   Детективные истории Честертона предлагают взглянуть на Таинство покаяния с непривычной для большинства стороны: глазами священника, который берёт на себя грехи кающегося и молит Бога вместе с ним о прощении i исправлении. На это способна только настоящая отцовская любовь. Это и есть тайна отца Брауна. И он, само собой, не мог открыть её собеседнику до конца - как тайну исповеди.