Автор: Дмитрий Менделеев. Режиссёр: Мария Вилкасте

Сценарист: Всеволод Константинов. Оператор: Виктор Бормотов

Музыка и сведение: Вера Кундрюцкова, Александр Кундрюцков 

Текст читает Всеволод Кузнецов. Студия Неофит 27.05.2017

В августе 1943-го, в Дрездене, портниха Эльфрида Шольц принимала на дому свою постоянную клиентку офицерскую жену фрау Ритцель. Германия отступала под Курском и Орлом. Портниха говорит, солдаты - пушечное мясо, война - гадость, что она терпеть не может Гитлера и с удовольствием влепила б ему лично пулю в лоб. Ритцель передала её слова мужу, тот написал донос. Эльфриду обвинили в "возмутительной лживой пропаганде в пользу врага и подрыве обороноспособ ности страны" и решением Народного трибунала приговорили к смертной казни через гильотину. "Сегодня в час пополудни меня не станет", написала она своей старшей сестре 16 декабря. Потом сестра получила от тюремной администрации счет за содержание Эльфриды, судебные издержки и казнь: 495 марок, 80 пфеннигов. Их брат не знал о случившемся, а после считал виноватым себя: "Вашему брату, сказал председатель трибунала Эльфриде, удалось ускользнуть от нас, но вам не уйти". Брата звали Эрих Мария Ремарк.

 

"Что дал ты, любвеобильный и щедрый, своей семье? Твоей сестры нет в живых; можно было бы её спасти; ты не хотел, чтоб все жили за твой счет в Швейцарии. Ты стыдился своих близких. Ты сделал из отца капитана. Ты завышал их социальное положение. Ты мало заботился о них. Делал вид, что их нет". 

Это из его дневника. Озеро. Швейцария, уют, вино, никакой политики: "Отказ от любого участия в событиях международной жизни: внутренне и внешне, пишет он. Видимая причина: знаю не больше, даже, пожалуй, меньше других. А также боюсь, что могут вспомнить сделанные мною когда-то глупости и использовать их против меня..." Но когда стали освобождать Европу, и мир начал узнавать, что творили нацисты, Ремарк ужаснулся вместе со всеми: "Вчера сел писать русскую книгу (это самое начало 45-го). Неожиданно удачное вступление, как мне кажется".

 

"Смерть пахла в России иначе, чем в Африке. В Африке трупам тоже случалось подолгу лежать на ничейной земле без погребения; но солнце работало быстро. Эта смерть была сухая, в песке, под солнцем и ветром. А в России смерть была липкая и зловонная. Снег таял и таял, и из-под него появлялись трупы. То были давние мертвецы. Деревня много раз переходила из рук в руки: в ноябре, декабре, январе и теперь, в апреле. Её занимали и оставляли, и опять занимали... а метель так заносила покойников, что иногда, спустя несколько часов, санитары многих уже не находили... У всех, кто лежал на солнце день- другой, первыми оттаивали глаза. Роговица была уже студенистой, а не остекленевшей, а лед таял и медленно вытекал из глаз. Казалось, они плачут". Ремарк «Время жить и время умирать»

 

 В библейском заглавии, он всё же бывший семинарист, выпускник католической школы, оценка с точки зрения Высшей Правды. В той же, 3-й главе Екклесиаста есть такие слова: Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своём о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, чтоб увидели, что они сами по себе животные - как те умирают, так и эти, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все суета! А кроме того, тут сразу вспоминается предыдущий поход на Москву, Война и мир, время войне и время миру... И вот, главный герой получает 3 недели солдатского отпуска и едет к родителям в Верденбрюк, городок, соединивший в себе родину Ремарка, Оснабрюк, и обагрённые руины Вердена.

 

"Внезапно в душе у Гребера вскрылось что-то, горячее и бурное, и он впервые понял, что спасся, что уезжает от смерти все дальше, дальше, и ощущал это совершенно отчетливо, глядя на изъезженный снег, который метр за метром убегал назад под колесами; метр за метром уходил Гребер от опасности, ехал на запад, на родину - навстречу непостижимой жизни, ожидавшей его за спасительным горизонтом. Водитель толкнул его, переключая скорость". Гребер вздрогнул... Эрих Мария Ремарк

 

Ремарк был ветераном Первой войны, он служил в "землекопной роте": чинил разрушенные бомбежкой рельсы, прокладывал телефонные провода, протягивал колючую проволоку. При наступлении англичан был ранен осколками снаряда в руки и шею; на фронт его больше не отправили, оставили писарем в госпитале, где он играл раненым на рояле, писал стихи и флиртовал с медсестрами, и даже закрутился роман с дочкой главврача. "Живется мне тут очень хорошо: гуляю по саду, могу уйти, когда захочу, сытно кормят, словом, предел мечтаний". Но. Есть и другое его письмо. «Премерзкое это занятие в такой собачий холод ползать по воронкам, стоять на карауле, коченея на ледяном ветру, и вообще не чувствовать себя человеком. На днях прибыл санитарный эшелон из Камбре. Парни тоже оч. жаловались на лютую стужу, немало страшно изувеченных, с ампутированными конечностями, у некоторых раны размером с детскую голову, раздроблены кости - сидеть тут в тиши и тепле кажется мне, порой, преступлением».

 

О, господа, мы еще не приняли в наш союз господина Гребера. Шериф, бутылочку! Это картофельный самогон - оскорбление для гортани, но ведь ничего другого нет... - Убери, доктор сказал, что тебе нельзя этого пить! - Вам нечего делать, как обо мне заботиться! Раньше я питался икрой и запивал её шампанским. Стоило мне попасть в армию, как у меня нашлась подагра. Но подагра спасает мне жизнь: лучше быть больным в лазарете, чем здоровым на фронте! Вот, так!

 

Городок Гребера часто бомбят. Его дома больше нет, вот он и ночует в лазарете, а днем проводит отпуск в поисках родителей, даже не зная, живы ли они. Летом 52, работая над книгой, Ремарк навестит Оснабрюк, впервые за 20 лет, и найдет его не более гостеприимным, чем Гребер: «Совершенно чужие люди. Зомби, но сторожкие, принюхивающиеся. Контакта нет, все как во сне. Любое обращение, даже со стороны портье, кажется фальшивым - и по тону, и по сути, - всё словно вот-вот превратится во что-то иное иль исчезнет.. Искалеченные бомбами души. Иссушенные приказами сердца. Перекошенные лица. Шепот. Молчание...»

 

- Мне нужно поговорить с доктором Крузе - Крузе здесь больше не принимает - И всё-тки я б хотел его увидеть - Доктор Крузе здесь больше не живёт! - Но вот же его табличка! - Это давно надо было снять. - Фрау Лиза, это ко мне? - Элизабет? Ты же Элизабет Крузе? - Что вы хотите? - Я просто хотел узнать у вашего отца... - Ах, вот как. Вы хотели к отцу. Заходите. 

 

Медицинский советник Крузе в концлагере; наверно, по доносу соседки. Гребер знал, что доктор лечил его мать, и она могла оставить у него свой новый адрес... «Говорил по телефону с Полетт. Из всего, что услышал за много дней, только её слова без фальши». Это всё из того же дневника посещающего Родину Ремарка. Он встретил звезду "Великого диктатора" год назад и сейчас, наверно, уже знал, что это серьёзно, во всяком случае, Эрнст Гербер влюбляется в Элизабет на всю оставшуюся ему жизнь. И у них всё получается: вовремя объявляют воздушную тревогу, бонвиван с подагрой даёт ему свой с иголочки мундир унтер-офицера и особый пароль для кёльнера в офицерском ресторане...

 

- Первая звезда! - Так, загадай желание - Я желаю, чтоб это была не бомба. Нет, это звезда + Эрнст, посмотри на это дерево. Оно уже цветёт. Но ещё рано, соседние пока не цветут - Лодочный домик сгорел, и тепло от огня заставило почки раскрыться - Наполовину оно засохло и всё равно цветёт, как ни в чём не бывало - Я б хотел, чтоб мы тоже так могли, Элизабет, просто продолжать жить, будто ничего и не было... - Если б так можно было. Я так стараюсь быть мужественной - Ты мужественная - Нет, я просто притворяюсь - Мы все притворяемся мужественными... 

 

В 1928-м появился первый роман Ремарка, "На западном фронте без перемен". Издатели не думали, что кого-то заинтересует военная тема, один редактор даже завернул рукопись, а после считал это главной ошибкой в своей карьере - роман сразу вызвал бурные дискуссии, его обсуждали на митингах, газетах, журналах. Австрия запретила его для солдатских библиотек. Муссолини пытался закрыть перед ним границы Италии. В 30м вышла американская экранизация, национал- социалистическая партия объявила фильму войну. Срывали сеансы, устраивали шумные шествия, и власти в конце концов запретили ленту. «Верен ли так часто звучащий упрёк, что моя книга оказала роковое влияние на молодое поколение, пишет Ремарк, что она убивает благородное чувство патриотизма, стремление к подвигу, эти высшие благодетели тевтонской расы с незапамятных времён? если мною вообще двигала какая то идея, то это была любовь к Родине в истинном и благородном, а не в узком и шовинистическом смысле слова».

 

- Насколько я сам несу ответственность, за всё, что происходит, господин профессор? Нет ли такого момента, где заканчивается выполнение приказа и начинается личный ответ, когда долг становится преступлением, которое уже нельзя свалить на начальство? Мне нужно принять решение. - Я не могу решить этот вопрос за вас. Каждый должен решать его для себя сам? Нужно сначала посмотреть правде в глаза. Какой бы страшной она ни была. Мы проиграли эту войну, Эрнст. Это ужасно, но мы должны её проиграть - чтобы наша страна вновь обрела свою душу. Не думаю, чтоб я облегчал вам жизнь - Напротив, она стала ещё тяжелей - Почему ж вы улыбаетесь? Почему не кричите, Гребер? - Кричу. Всё время. Только этого не слышно... 

 

Профессор Польман учил Эрнста в школе Закону Божьему. Где ещё было искать ответы? «Удивительно, подумал Гребер, мне жаль Польмана, и он бессилен мне помочь, но выйдя от него, я воспринимаю жизнь глубже, полнее». Глаза учителя хранили какой-то свой особенный, прозрачно-голубой свет, эти глаза напомнили Греберу другие, где-то им уже виденные, но где - он не мог вспомнить.

 

- Вы правы, сказал Гребер. Когда спрашиваешь другого - это все-же попытка уклониться от решения.. - Нет, вы имеете право спрашивать. Вы были юны, и вас отравили ложью, когда вы еще ни о чем не могли судить! А мы - видели и дали всему этому совершиться! Что тут виной? Душевная вялость? Равнодушие? Ограниченность? Эгоизм? Отчаяние? Но как могла так расползтись эта чума? Да разве я каждый день не думаю об этом? Гребер вдруг вспомнил: такие же глаза были у того русского, которого он расстреливал.

 

«Годы пьянства, намеренная гульба после первой книги. Стремление принизить значение успеха и показать, что я стал иным не благодаря ему, потакание судьбе - так в дневнике Ремарк продолжает думать о том, как расползалась чума. - Пил, чтобы быть «не собой», считал, что пью не с горя, а от наслаждения жизнью». В романе профессор прячет дома от нацистов еврея, и спасая его, в итоге попадает в гестапо. Таким, несомненно, хотел быть и Ремарк, останься он в Германии, где жгли его книги. Хрустальную ночь и всё, что за ней, он считал "неестественным протрезвлением". Его первый антифашистский роман, описывающий страдания немецких евреев, лишенных родины, называется "Возлюби ближнего твоего", за ним была "Триумфальная арка", и "Искра жизни", книга, посвящённая сестре, о попытке восстания в концлагере, о стойкости, и вере.

 

- Вы спрашиваете, достаточно ли осталось людей, чтоб начать все заново? Христианство началось с нескольких рыбаков, нескольких верующих в катакомбах и с тех, кто уцелел на аренах Рима - А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке. Польман улыбнулся. - Вы правы. Но еще не существовало на свете такой тирании, которой бы не пришел конец. Человечество шло вперед не по ровной дороге, а всегда скачками, с отступлениями и судорогами. Мы были слишком высокомерны, мы вообразили, что наше кровавое прошлое уже преодолено. А теперь знаем, что стоит нам только оглянуться, и оно нас тут же настигает. Ремарк. «Время жить и время умирать»

 

В 44 году разведслужба США попросила Ремарка поделиться своим видением того, какие меры необходимо предпринимать в Германии после войны. Ремарку самому пришлось отвечать на вопрос, который в книге задан Польману: в какой мере каждый немец должен считать себя виновным в случившемся. И он сказал - в полной. Иначе всю вину простые немцы и, что опасней, генералы, переложат на нацистов и Гитлера, Вслух - вину за преступления, а про себя - за поражение. И идея реванша останется, как осталась после Первой мировой. Он ответил, что надо показывать немцам ужасы концлагерей, застенков гестапо, рассказывать о масштабах воровства верхушки Рейха. «Материал должен быть убедительным и шокирующим; сперва он вызовет недоверие, а после убедит неопровержимыми фактами и вызовет волну глубочайшего стыда, вины, возмущения и ненависти в тех немцах, на которых мы рассчитываем».

 

- Позволь тебе представить моего друга, Эрнста, он пришел в отпуск с восточного фронта - О, да! То было отличное время! Вот, где мы развлеклись! Мы хлестали водку бочками, а потом лили в глотку этим скотам и зажигали, делая из них живые факелы. Ох, ребята, и прыгали же они! Умрешь со смеху. Мы в службе безопасности называем это «слоёный пирог»... Сначала пленные должны принести штабель дров. Потом на этот штабель они ложатся, и каждый получает по пуле в затылок. Потом идут следующие. Потом добавим немножко бензина и... 

 

"Начинать следовало бы со школы, важно не только вычеркнуть старое, но и дать новые идеалы - заменить воспевание войны воспеванием мира, военное послушание - личной независимостью, националистический шовинизм национальной гордостью; необходимо поощрять очеловечивание общества. Надо разрушить миф о расе господ, объяснить его бессмысленность и высмеять его. Чтобы воспитывать детей, надо воспитать учителей". Эрих Мария Ремарк «Практическая воспитательная работа в Германии после войны»

 

"Я - воинствующий пацифист, говорил он. Война во все времена была жестоким орудием жаждущих славы и власти. Даже серьёзное нарушение справедливости не может сделать войну легитимной". Но учитель советует Эрнсту вернуться из отпуска на фронт. Иначе гестапо найдет его родителей - оказалось, что они всё- таки живы и перебрались в глубинку, и его юную жену Элизабет, которая поедет к ним. Работник ЗАГСа лечился некогда у доктора Крузе, он закрыл глаза на его нелояльность власти и расписал молодых... Гребер вернется в Россию. Но после того, что он пережил дома, за эти последние три недели своей жизни, - другим.

В части ему поручили сторожить предполагаемых партизан: женщину, старика и молодого парня. И он пристрелил Штейнбреннера (главные негодяи из романа в роман носят у Ремарка эту фамилию), который хотел казнить пленных, потому что лень было тащить их с собой в отступление. И отпустил русских. Те сначала не могли поверить счастью, но затем старик поднял винтовку убитого нациста и выстрелил Эрнсту в спину.

 

"Они были почти одни. Только по углам что-то темнело, там, без сомнения, спали люди. Луна светила из-за разбитой колокольни, она бросала свой свет на могилы настоятелей собора. В центре церковного сада, среди кустов шиповника, возвышался большой крест А вдоль дорожки стояли каменные изваяния, изображавшие путь на Голгофу. Элизабет и Гребер лежали между «Бичеванием» и «Возложением тернового венца».

 

Из дневника Ремарка. 54 год. "Книга вышла. Отзывы довольно резкие. Самые плохие в Тайме, где разгромили и «Искру жизни». Может, и поделом. Так долго возился, сокращал, пытался как-то оживить..." Как и в случае с первым романом ему снова пришлось услышать от редактора, что «этого никто не будет читать»; ему даже пригрозили сократить гонорар за "Триумфальную арку", коль он будет настаивать на издании своей "русской книги". Дело спас еженедельник Кольерс, взявшийся печатать «Время жить и время умирать» частями.

   Но в итоге, читатели оказались на его стороне. Ремарка пригласили в Голливуд поучаствовать в написании сценария для экранизации романа и исполнить роль профессора Польмана. И он согласился, потому что не надо было ничего играть, а просто быть собой, и можно было таким способом подчеркнуть самое важное.